Identität und Zugehörigkeit im Osten der griechisch-römischen Welt: Aspekte ihrer Repräsentation in Städten, Provinzen und Reichen. Frankfurt a.M.; Berlin; Bern; Bruxelles; New York; Oxford; Wien: Peter Lang GmbH, 2009. 242 S

Identität und Zugehörigkeit im Osten der griechisch-römischen Welt: Aspekte ihrer Repräsentation in Städten, Provinzen und Reichen. Frankfurt a.M.; Berlin; Bern; Bruxelles; New York; Oxford; Wien: Peter Lang GmbH, 2009. 242 S

НОВАЯ ПУБЛИКАЦИЯ ПО ПРОБЛЕМАМ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ МЕЖДУ СОЦИУМАМИ НА ВОСТОКЕ АНТИЧНОЙ ОЙКУМЕНЫ И НЕКОТОРЫЕ ЧЕРТЫ ПРИЖИЗНЕННОГО КУЛЬТА АВГУСТА В ЕГИПТЕ Identität und Zugehörigkeit im Osten der griechisch-römischen Welt: Aspekte ihrer Repräsentation in Städten, Provinzen und Reichen / Hrsgg. A. Coşkun, H. Heinen, S. Pfeiffer. Frankfurt a.M.; Berlin; Bern; Bruxelles; New York; Oxford; Wien: Peter Lang GmbH, 2009. 242 S., Karte

Издание, к которому мы намерены привлечь внимание, представляет собой сборник материалов коллоквиума «От дружбы до культовых почестей: Формы и эволюция межсоциумных связей в античном мире» (Zwischen Freundschaft und kultischer Verehrung. Formen und Wandel grenzüberschreitender Zugehörigkeit in der Antike), состоявшегося в Трирском университете (Германия) в октябре 2007 г. Этот коллоквиум проводился в рамках специального исследовательского проекта Трирского университета, который был поддержан Германским исследовательским обществом и затрагивал ряд периодов всемирной истории (Sonderforschungsbereich 600 «Fremdheit und Armut. Wandel von Inklusions- und Exklusionformen von der Antike bis zur Gegenwart»); в его части, относившейся к истории эллинизма (Teilprojekt A 1: Entstehung und Entwicklung einer multikulturellen Gesellschaft im griechisch-römischen Ägypten), его возглавлял хорошо известный исследователь греко-римского Египта проф. Х. Хайнен. Именно он совместно со своими учениками – специалистом по обществу древней Малой Азии А. Чошкуном (Университет Ватерлоо, Онтарио, Канада) и Ш. Пфайффером (Технический университет Хемница, Германия), также занимающимся греко-римским Египтом, подготовили издание этого сборника. Его тематику нельзя назвать очень широкой (порой в изданиях, посвящённых эллинистически-римской эпохе, её государства и общества бывают представлены и в большем диапазоне), однако она, безусловно, целостна, поскольку не только «привязана» к общей проблеме взаимодействия между социумами в рамках античной ойкумены, но и ориентирована в основном на интересы составителей рассматриваемого издания – Египет и Малую Азию эллинистического и римского времени и связанные с ними ареалы.

Сборник открывается обширной вводной статьёй Х. Хайнена (с. 9–34): этот исследователь изменил бы себе, если бы ограничился чисто формальными замечаниями по поводу значимости темы подготовленного им издания; поэтому во вводной статье естественно обнаружить его собственные наблюдения в связи почти со всеми конкретными сюжетами, затронутыми в сборнике. Особенно значима предпринятая им в рамках этой вводной статьи публикация текста и нового перевода надписи римского времени в честь ольвиополита Теокла (IOSPE I2 40; с. 21–33), которая зафиксировала посмертные почести ему от находившихся в Ольвии граждан сразу целого ряда полисов циркумпонтийского региона. Х. Хайнен обращает внимание, что отмеченные в надписи заслуги Теокла, соответствующие традиционному идеалу гражданина полиса, прокламируются в данном случае от имени не отдельного города-государства, но целого их «сообщества», наблюдаемого чисто ситуационно, в данном памятнике; соответственно, в нем отразилась целая «сеть» постоянных взаимодействий, существовавших на данном этапе. Египетскому материалу посвящена первая часть сборника, включающая статью С. Шойбле «Формы изъявления лояльности птолемеевских фрурархов в зеркале эпиграфических источников» (с. 35–53; исследовательница высказывает мнение, что связь с царями и их почитанием была одним из главных факторов самоидентификации этих начальников птолемеевского войска, сплачивавшим их независимо от этнической принадлежности каждого из них) и статьи Ш. Пфайффера и Х.-Кр. Нёске (на них мы остановимся подробнее ниже). Малоазийская тематика представлена в издании прежде всего обширной статьёй А. Чошкуна, посвящённой существовавшему в Анкире культу императоров и богини Ромы (I в. до н.э. – III в. н.э.) и трансформации идентичности галатского и фригийско-галатского населения Центральной Анатолии по данным монетной чеканки (с. 173–210): по мнению исследователя, именно общность императорского культа стала важнейшим интегрирующим фактором для племенных структур, концентрировавшихся вокруг Анкиры. Карии III в. до н.э. посвящена короткая заметка Р. Смита «Новые граждане и мраморные саркофаги в Афродисиаде в Карии» (с. 210–215), в которой сформулировано наблюдение о том, что увеличение числа этих памятников связано с резким расширение римского гражданства при Каракалле. В какой-то мере сопряжена с малоазийским материалом по тематике и исследовательской методике статья В. М. Кожокару «“Чужеземцы” в греческих городах Скифии и Малой Скифии до конца III в. до н.э.: Состояние и перспективы исследования» (с. 143–172): в этой статье предпринята попытка дать сводную статистику упоминаний в эпиграфических памятников городов Северного Причерноморья граждан других полисов (в т.ч. выходцев из Малой Азии) и намечена перспектива подключения к исследованиям данных III в. до н.э., когда циркумпонтийский регион и Эгеида были затронуты первой миграционной волной Великого переселения народов.

Вместе с тем основное внимание мы хотели бы уделить двум статьям, посвящённым важному, но малоизвестному неспециалистам сюжету – культу Августа, существовавшему в его время в Египте. Надо сказать, что сам по себе этот сюжет, как и проблема культа римских императоров в Египте в целом, разрабатывался в литературе ; однако нам показались значительными некоторые его аспекты, акцентированные в этих статьях. Статья Ш. Пфайффера «Октавиан Август и Египет» (с. 55–79) представляет собой попытку обобщить сведения о, так сказать, «прямом соприкосновении» основателя принципата с цивилизацией долины Нила.

Прежде всего в статье рассматриваются мотивы пропаганды Августа, связанные с победой над Египтом при Акции и отразившиеся как в хорошо известных литературных произведениях (Verg. Aen. IX. 678–700; Horat. Od. I. 37), так и в монетной чеканке (легенда Aegypto capta); далее Ш. Пфайффер обращается к свидетельству Диона Кассия о пребывании Августа в Египте (LI. 16. 5), которое позволяет выделить в политике Августа в Египте три существенных аспекта: стремление к легитимации его власти в уподоблении Александру Великому; стремление обозначить разрыв с традицией Птолемеев; негативное отношение к традиционной египетской религии. Фактически Пфайффер подходит к мысли о смысловой связи между первыми двумя моментами: с освобождением Египта от «чуждого» владычества Птолемеев был связан один из основных культовых эпитетов Августа в этой стране , и этот же мотив в своё время звучал и в пропаганде Александра (с. 67–69). Обратим, однако, внимание на то, что данный мотив предполагал, как видно, отождествление Августа с верховным божеством греческой религии. Что касается третьего аспекта поведения Августа в Египте, то, не ставя его под сомнение, Пфайффер указывает на целый ряд памятников, в которых явно проявилось стремление сгладить негативное впечатление от него коренных жителей Египта (с. 70–74). Это памятники, зафиксировавшие составленную для Августа египетскую царскую титулатуру (к ней мы ещё вернёмся ниже), стела из Бухеума, святилища священных быков в Гермонте, в которой Август именуется сыном воплощённого в священном быке божества, случаи именования в надписях египетских храмов его матерью богини Исиды и др. Особенно примечательна, как нам кажется, стела с грекоязычной надписью из Фаюма, в навершии которой изображены чтимый в этом районе Египта крокодилообразный бог (Сокнопайос) и предстоящий ему Август в облике бараноголового божества (IFayoum I 73). Подобная иконография Августа является несомненной аллюзией на представления об Александре как сыне Зевса-Аммона, но вместе с тем показывает, что способность Августа совершать ритуальные действия (а это предполагалось в египетской традиции практически любой сценой предстояния правителя божеству) была, с точки зрения египтян, опять же неразрывно связана с воплощением в нем бога.

С этим же кругом проблем, по существу, тесно связана статья Х.-Кр. Нёске «Монетная чеканка Октавиана/Августа в Александрии. Материалы и замечания по возникновению и развитию провинциальной денежной системы» (с. 81–141). Данная публикация, несомненно, очень ценна для нумизматов, поскольку предлагает тщательно выверенную типологию александрийских монетных выпусков на всём протяжении принципата Августа, а также интерпретацию их изображений в свете пропагандистских мотивов этого времени. Особенно примечательными в этом плане представляются выпуски, отнесённые Х.-Кр. Нёске к второй серии александрийских монет времени Августа (13–9 гг. до н.э.) (с. 91–104; по указанию исследователя, это же и годы наиболее активного усвоения египетских мотивов и собственно в римскую пропаганду – с. 104). На реверсе ряда монет данной серии встречаются заимствованные из чеканки других регионов империи изображения триумфальной арки с квадригой, возведённой в честь триумфа над парфянами (RPC I 5004; см. с. 124 рецензируемого издания, табл. II, илл. 15–18), и храма Марса Ультора, куда ок. 20 г. до н.э. были помещены возвращённые ими римские штандарты (RPC I 5003; с. 124, табл. II, илл. 9–13); таким образом, важным мотивом этой монетной серии оказывается военный триумф, причём не над Антонием и Клеопатрой, а над внешним врагом, представляющим серьёзную опасность для Рима, но находящимся на тех его рубежах, откуда издавна исходила угроза и для Египта. Другое изображение на реверсе монет этой серии – ваза с длинным носиком, повёрнутым влево, над которой возвышается урей (RPC I 5005; с. 124, табл. II, илл. 19–20); в дальнейшем в бронзовой александрийской чеканке это изображение сохраняется вплоть до II в. н.э. Х.-Кр. Нёске намечает достаточно сложную, но в целом убедительную систему соотнесения этого изображения как с другими монетными типами Александрии, включающими также изображение бога Харпократа (т.е., по египетским представлениям, Хора, сына Осириса и Исиды; на бронзовых монетах Траяна 109/110 и 112/113 гг. подобная же ваза изображена слева от Харпократа, голова которого обращена вправо и увенчана нижнеегипетской короной с. 125, табл. III, илл. 21–22 ), так и с некоторыми иными художественными мотивами, привязанными к осирическому мифу (в частности, с оформлением бронзовой вазе сходной формы из Эгеда в Венгрии, изображающей Исиду, Хора, Онуриса и Тота ). В целом исследователь приходит в выводу, что появление данного изображения вазы в монетах второй серии александрийской чеканки времени Августа соотносится с военным «парфянским» мотивом на других монетах этой же серии и должно свидетельствовать (хотя и неявным образом, ввиду обращения этих монет в греческой среде) о перенесении на Августа качеств бога Хора – победоносного воителя и мстителя за своего отца, восстанавливающего справедливость. Между прочим, именно в эти годы придание образу Августа солярных аспектов, имевшихся у Хора, засвидетельствовано в сооружении в Риме Алтаря Мира и Солярия Августа.

Таким образом, наблюдения Ш. Пфайффера и Х.-Кр. Нёске показывают, что важнейшим компонентом пропаганды Августа в Египте было его отождествление с божеством. За этим божеством признавалось качество воителя и освободителя страны от чужеземных врагов, и его соотнесение в рамках египетского «пантеона» именно с Хором выглядело вполне очевидным; при этом если предложенная Х.-Кр. Нёске интерпретация монетного типа с изображением вазы справедлива, указанный пропагандистский компонент был настолько общеизвестным, что опознавался и в неегипетской среде даже на уровне намёка. Весьма показательно, что речь не идёт о прямом и акцентированном обожествлении Августа в его личном качестве, что, очевидно, могло вызвать и отторжение среди римлян; в то же время почитание, по выражению Е. М. Штаерман, «обожествленных абстракций», соотнесённых с Августом, в частности, Империя Августа и Виктории Августа, сопоставимых с тем качеством победоносности, которое, по сути, и должно было заимствоваться Августом у Хора при отождествлении с ним в категориях египетской религии, прочно вошло в его римский культ (так, именно к Империю Августа надлежало обращать моления в годовщину посвящения Алтаря Мира) . Разумеется, в данном случае следует говорить не о прямой «трансляции» египетских идеологических представлений в римскую традицию (препятствием для этого было бы уже само высокомерие Августа по отношению к египетской религии, о чём говорил в своей статье Ш. Пфайффер), а о более сложном процессе, в рамках которого римскими властями Египта могли быть востребованы в применении к Августу (в частности, при отборе определённых мотивов для монетных типов) именно те компоненты его исконной идеологии, которые обнаруживали наиболее «живые» ассоциации с римской традицией. Вместе с тем подобный процесс должен был носить обоюдный характер: собственно говоря, при своей подчёркнутой отстранённости от религиозной жизни египтян, римляне и обратили бы внимание прежде всего на те её проявления (в т.ч. и формы царского культа, в их перенесении на Августа), которые египтяне особенно бы выпячивали.

Именно в связи с этим мы обратимся теперь к царской титулатуре, составленной для Августа в Египте. Само её составление, как и многие акции начала Принципата, должно было быть делом достаточно лицемерным для всех его «участников»: с одной стороны, Август подчеркнул своё недоброжелательное отношение к египетской религиозной жизни и с этой точки зрения не должен был бы стремиться к почестям, оказываемым в её рамках; с другой стороны, трудно представить, что египетские жрецы могли бы заслужить хотя бы нейтральное отношение и тем более лояльность римских властей, если бы воздержались от признания Августа фараоном (в чём до этого не отказывали его врагам Птолемеям). Достаточно существенно было и то, что царь-ритуалист, признанный в этом качестве хотя бы формально, был «нужен» и самим египтянам (во всяком случае, их жреческой элите) для того, чтобы в храмах от его имени мог совершаться ритуал и религиозная жизнь Египта продолжалась бы и под новой властью . Соответственно, египетское жречество не могло не наделить Августа царским статусом, формальным выражением которого была титулатура; но в то же время оно, очевидно, было достаточно свободно в выборе идеологем, которые отразились бы в её компонентах.

Показательно, что египетская титулатура Августа достаточно проста: в ней нет древних и ставших уже смутными по своему смыслу царских имён Обеих Владычиц и Златого Хора (впрочем, до Августа они появляются в последний раз у отца Клеопатры Птолемея XII ), а важнейшим её компонентом является, без сомнения, Хорово имя (в полной форме: TmA-a wr-pHty Hwnw-bnr-mrwt HqA-HqAw ctp.n-PtH-Nnw-it-nTrw – «Мощный рукой, Великий силой, Юноша, сладостный любовью, Властитель властителей, избранный Птахом (и) Нуном, отцом богов»; имя Августа как царя Верхнего и Нижнего Египта представляло собой «отщепление» одного из компонентов этого обширного имени HqA-HqAw ctp.n-PtH, в том числе в сопровождении некоторых дополнительных эпитетов; а личное его имя как сына Ра было иероглифической транскрипцией имени «Цезарь», опять же сопровождаемой в ряде случаев дополнительными эпитетами ). Сейчас мы не имеем возможности разобрать подробно все аналогии титулатуре Августа в более раннем «именнике» египетских царей; скажем лишь, что эпитет TmA-a («Мощный рукой»; далее мы видим его и в титулатурах других императоров) появляется ранее в Хоровом имени основателя ХХХ династии Нектанеба I и, вне титулатуры «земного» царя, в качестве Хорова имени, применявшегося непосредственно к божеству, на клепсидре ГЭ2507а раннемакедонского времени (судя по имеющемуся на ней личному имени в картуше, царствования Александра Великого или сына его и Роксаны) ; ближайшей же аналогией последующим компонентам Хорова имени Августа оказывается такой же компонент титулатуры сына Роксаны Hwnw wcr-pHty («Юноша, Могучий силой» очевидная аллюзия на образ Хора, сына Осириса и Исиды) . Само по себе Хорово имя обозначало присутствие на земле в особе данного конкретного царя в течение его жизни древнейшего верховного солнечного божества Египта ; эпитет TmA-a, тесно связанный с его способностью осуществлять ритуал (но также и отражать врагов) , в титулатуре Нектанеба I показывал, что присутствие в нём Хора придаёт ему эту способность и вместе с тем, что эта способность не имманентна ему, а заимствована от бога. Именно последнее, судя по всему, определяет значение «Хоровых мотивов» в раннемакедонское время: в его памятниках они призваны показать, что сакральная царственность, даже проявляясь в реальном земном правителе, независимо от этого и неизменно принадлежит богу Хору . Казалось бы, отождествляя с ним царя (в титулатуре сына Роксаны), они, по сути, переносят легитимный царский статус с него на божество, фиксируя скорее нежелание египтян признавать его за представителями дома Аргеадов.

Очевидно, именно этот смысл был заложен и в египетской титулатуре Августа, образованной из ряда эпитетов, практически полностью заимствованных из культа Хора, сына Исиды. Перенесение царского статуса на этого бога, при его формальном отождествлении с Августом, оказывается в таком случае основой собственно египетской идеологической концепции начала Принципата, в которой, как и в раннемакедонское время, проявилась не столько лояльность к основателю принципата как к сакральному правителю, сколько прямо противоположное чувство. На наш взгляд, случаи отождествления Августа с египетскими богами и аллюзии на этот мотив, продемонстрированные в статьях рецензируемого сборника, примечательны именно как реплики указанной идеологической концепции. Представляется, что поиск новых примеров такого рода и их интерпретация могут быть плодотворным направлением изучения культа императоров в Египте по крайней мере в начале Принципата, когда традиционная египетская культура ещё сохраняла жизнеспособность. Опубликовано: SH. Вып. XI. M., 2011. С. 320-327.
Автор:   Ладынин И.А.

Тип:  Рецензия